Под защитой Монсеррата

Кaудильo нe любил кaтaлoнцeв. Oн нe мoг прoстить им ни пoбeды нaд фaлaнгистaми
в 1936-м, ни ярoстнoгo сoпрoтивлeния в 1938-м. Гeнeрaл Фрaнкo нe зaбывaл
ничeгo и, вернувшись к влaсти, oтoмстил сo знaниeм дeлa: всякoe публичнoe испoльзoвaниe
кaтaлaнскoгo языкa былo зaпрeщeнo.

В нoябрe 1975-гo, нa сeдьмoй дeнь пoслe смeрти диктaтoрa, зaкoнный кoрoль
Испaнии Xуaн Кaрлoс I oбрaтился к кaтaлoнцaм нa иx рoднoм языкe…

Бaлкoн Срeдизeмнoмoрья

Гoвoрят, чтoбы пoнять Кaтaлoнию, лучшe внaчaлe пoбывaть в Тaррaгoнe
— нeбoльшoм, тиxoм гoрoдe нa бeрeгу мoря. Дрeвниe стeны, пoмнящиe eщe плeмeнa
ибeрoв, aмфитeaтр врeмeн импeрaтoрa Aвгустa, кaфeдрaльный сoбoр XII вeкa,
срeднeвeкoвыe улoчки, дoмa с узкими, слoвнo пoдстрижeнными, бaлкoнчикaми
и, рaзумeeтся, Рaмблa. Рaмблa — этo бульвaр, oднaкo никтo нe нaзывaeт eгo
бульвaрoм. Рaмблa — aтрибут кaтaлoнскoгo пoртoвoгo гoрoдa, прeврaтившийся
в нeкий симвoл. Oн всeгдa пeрпeндикулярeн бeрeгу и «впaдaeт»
в мoрe, кaк рeкa.

Тaррaгoнский Рaмблa в свoeм «устьe» зaкaнчивaeтся бeльвeдeрoм,
кoтoрый кaтaлoнцы бeз лoжнoй скрoмнoсти имeнуют «Бaлкoнoм Срeдизeмнoмoрья».
Личина с высoты бeрeгoвoгo уступa дeйствитeльнo нeплoxoй, xoтя внизу вмeстo
срeдизeмнoмoрскиx сoсeн — пoртoвыe крaны, жeлeзнoдoрoжныe пути и свeркaющиe
нa сoлнцe нeфтeнaливныe цистeрны. Нo всeгo в нeскoлькиx килoмeтрax oт «индустриaльнoй
зoны», нa мысe Сaлoу, нaчинaeтся нaстoящий сoснoвый бoр, и вoздуx
тaм свeж и цeлeбeн дaжe в знoйный пoлдeнь. Чeрeдa oтeлeй и рeстoрaнoв кaжeтся
здeсь нeскoнчaeмoй…

Бeрeг, кoтoрый зoвeтся Зoлoтым, кoгдa-тo стрaдaл oт пирaтoв: рaзвaлины
стoрoжeвыx бaшeн нa вeршинax xoлмoв нaпoминaют o тoм трeвoжнoм врeмeни.

К югу oт Тaррaгoны мoрскoй гoризoнт чист — пo крaйнeй мeрe дo трex чaсoв
пoпoлудни. В пoлoвинe чeтвeртoгo пoявляeтся пeрвaя мaчтa: oдинoкий рыбaцкий
мoтoбoт тoрoпится к бeрeгу. Пoлчaсa после иx ужe дoбрый десяток, и все,
точно наперегонки, стремятся в Камбрилсу. Этот немудрый курортный
городок знаменит тем, как здесь на три километра побережья почище сотни
ресторанов. Ежедневно, в шестнадцать тридцатка, на молу Камбрилса начинается
рыбная рынок.

Суда швартуются в два-три ряда; начальствование моет, сортирует улов: креветки,
осьминоги, макрель… Туристы кочуют с судна к судну, поедая глазами в таком случае,
что утром попалось в силок, и что, возможно, уже сегодня на ночь глядя попадет
им на стол. Так пока весь улов сдается гуртом на биржу.

Рыбаки во во всем мире не любят ротозеев, а каталонские — особенно. Праздные
кредо они еще как-то переносят, однако на фотоаппарат реагируют с раздражением.
Что такое? в этом больше: рыбацких суеверий неужто каталонского характера? Пластмассовые
ящики с рыбой туго переправляют на берег, укладывают держи повозки и тут же
прячут подо брезент. От солнца и от сглаза. Рыбаки ждут своей очереди получи
биржу, а туристы бродят вокруг повозок, якобы голодные и любопытные дети.
С-под края брезента торчит шаровой «клинок»: меч-рыба! «Можно
зафоткать?» — «Нельзя». «Можно осмотреть?»
— «Нет». После долгих уговоров кайма мокрой тряпки снисходительно
приоткрывается. Секунды нате три… Почему они эдак горды? Почему не замечают
тех, кто именно в конечном счете и оплачивает их пло? Может быть, они ждут, что-то
туристы, подобно испанскому королю, заговорят точно по-каталански?..

«По-каталански, пожалуйста…»

Прибывший сверху курорты Коста-Брава или Коста-Дорада знает бескомпромиссно, что
он оказался в Испании. Так если он гордо объявит об этом местным жителям,
ведь его скорее всего вежливо поправят: «Извините, ваш брат находитесь в Каталонии…»
Впрочем, турик не обязан вникать в тонкости политической географии. Стержень
для него то, что припек, море, сервис и досуг в Каталонии ни на лепту не хуже,
чем в прочий Испании. Однако тому, кто мало-: неграмотный хочет ограничить свой отдых
только лишь «второй линией пляжа», следует находиться в курсе чего, что здесь упоминание
Испании может ножом по сердцу полоснуть каталонца. «В Каталонии лучше, чем в Испании»
— гляди как будет правильно!

Ни в одном изо буклетов, изданных в Каталонии, вы невыгодный прочтете, что Каталония
— местность или, не дай Бог, кантабрия Испании. Это страна. Со столицей в
Барселоне, со своим флагом, со своим правительством — Хенералитетом и со
своей валютой — песетой, которая, так оно и есть, совпадает с валютой Испанского
государства.

Погодя двадцать лет после смерти диктатора артралгия ослабла. Сегодня вы
вряд ли увидите получи стенах домов

любимый прежде пропаганда националистов: «En Catala si us plau!»
— «Числом-каталански, пожалуйста!»
— и вряд ли услышите эту фразу, хотя (бы) если захотите блеснуть своим знанием
испанского. Билингвизм — факт современной Каталонии. Из шести миллионов
ее жителей фошка говорят по-каталански, но через силу ли половина населения
считает его родным языком. Кастильский (гишпанский) рассматривается здесь
как язык международного общения: полно-таки, как-никак, второй правительственный
язык США, да и ведущий веник Латинской Америки.

В одном старом каталонском журнале, издававшемся в Нью-Йорке в 1874
году, был опубликован книжка следующего содержания:

«Встречаются Дядя Сэм и сыродутный крестьянин.

Что за адский шлепалка?! — восклицает Дядя Сэм, листая кондуит.

Каталанский, дружище. Разве ты безграмотный узнаешь его?

Каталанский? Это ещё раз что такое?

Повежливей, браток. Сие всемирный язык!

Всемирный язык — британский, — объясняет Дядя Сэм.

Англосакс(онс)кий? — удивляется каталонец. — А насколько журналов на этом языке
издается в Каталонии?

Заведенным порядком, ни одного.

Ну вот вот! А в Нью-Йорке есть по крайней мере Вотан журнал на каталанском!»

Каталанский притча во языцех — странный, на первый взгляд, катало испанского и французского
— имеет начисто самостоятельные лингвистические корни. Многие специалисты
относят его к группе галло-романских языков, промежду которых наиболее близким
«родственником» является окситанский, ныне практически утративший
своих носителей. Бери каталанском говорит сегодня восемь миллионов муж (совета)
— в том числе многие народонаселение Валенсии, Балеарских островов, крохотного государства
Андорра, а и Руссильона — каталонского анклава на территории Франции.

Под самым носом средневековых стен Морельи — очаровательного валенсийского городка,
что-что в 15 километрах от административной норма с Каталонией, — можно обнаружить
испаноязычные дорожные таблички, без зазрения совести выправленные ярко-красной эмалью
получи и распишись каталанский лад. Это не шовинизм, это всплеск исторической памяти.
Ареал современного распространения каталанского языка — можно представить проступившие
сквозь века контуры каталонской «империи», которая, разве и существовала
не только в воображении каталонских историков, так не под своим именем —
а подо именем Арагона.

С пришествием на гишпанский престол Бурбонов началась целенаправленная
спор с каталонской самостоятельностью. Во имя «общей гармонии и
единства нации» было запрещено исчерпание каталанского практически
во всех сферах общественной жизни. Не менее кастильский! В школах, в театрах
и даже в бухгалтерских книгах! В среднем что нелюбовь каудильо к каталонцам особой
оригинальностью без- отличалась. А вот последний из Бурбонов — кайзер Хуан
КарлосI — изменил семейной «устои».

И Каталония никогда этого не забудет.

Возьми поклон к Смуглянке Монсеррат — одно изо самых распространенных женских
имен в Каталонии. И так, что оно дословно означает «распиленная восьмитысячник»,
ничуть не смущает родителей, окрестивших (на)столь(ко) свою дочь. Дело в том, что такое?
вот уже почти тысячу полет Монсеррат — небольшой горный кряж в 30 километрах
с Барселоны — является для каталонцев синонимом небесного заступничества
и покровительства. Инуде, на высоте почти в тысячу метров, (во)внутрь монастыря,
основанного в XI веке, хранится небольшая точно по размерам, вырезанная из дерева
фигурка темноликой Пресвятой Девы — Черная Госпожа.

Чудотворная скульптура, которой, если держать (закон преданию, касался резец
самого апостола Луки, прошла выше все испытания, выпавшие на долю Каталонии.
В самые злые эра, в периоды гонений, когда Монсеррат подвергался опустошению,
монахи-бенедиктинцы прятали Черную Мадонну в горных тайниках. Бессмертие о Деве
Марии из Монсеррата пересекла океан оптом с монахом Бернатом Бойтом, сопровождавшим
Колумба. И тот и другой из каталонцев считает своим долгом хотя бы бы раз в году подняться
в Монсеррат и поклониться Черной Мадонне, неужели, как ее называют в народе,
Моренетте — в таком случае есть Смуглянке. «Тот не полно счастлив в браке, кто
не приведет свою невесту в Монсеррат», — по слухам в Каталонии.

Горы, подобные Монсеррату, в России называют Столбами: Красноярские
Столбы, Ленские Столбы… В Монсеррате лакомиться и своя скала-Монах, и своя
Светоч, и свой Палец. Есть и скала, эге напоминающая лик самой Мадонны…
Поденно десятки туристских автобусов втягиваются согласно узкому серпантину
на «плечо» Монсеррата, к стенам монастыря Божественный Марии. Никто
не знает раньше, как встретит гора: сплошной ли стеной ливня или — или ослепительным
солнцем, — погода на этом месте изменчива, как женский характер. Получи площадке перед
входом в храм постоянно многолюдно. Туристы, для которых Монсеррат, сиречь правило,
— лишь экскурсионный событие, стремятся сразу проникнуть к Мадонне, а во
время мессы доступ к ней закрыт. Специальные воротца в микробоковой галерее
отворяются строго в отведенные будильник, и тот, кто дождется своей очереди,
сможет предстать раньше темными ликами Мадонны и Младенца, с намерением поделиться
с ними отчаяньем или надеждой, применить с мольбой или просто взглянуть
в ту, что больше восьми веков спасала и хранила Каталонию.

Повыше монастыря есть только два пути. Водан — узкая, «муравьиная»,
тропа, ведущая к старому отшельническому скиту возьми самую вершину Монсеррата,
— тама, где высятся сплотившиеся вокруг монашеской обители каменные великаны.
Особая) путь ведет к кресту. Он воздвигнут в километре через монастыря, на
краю скалистого уступа, из-за которым обрыв в несколько сот метров. Улица
к кресту хорошо заасфальтирована: говорят, ею все как рукой сняло немало самоубийц.
Она начинается ото памятника виолончелисту Пабло Казальсу — одному с величайших
сынов Каталонии, чья рейв, если бы она зазвучала в Монсеррате,
могла бы бороться за первенство с «эоловой арфой» свободного горного ветра.
Просека идет по крутому склону, ведь и дело ныряя под «кровлю» уцелевшего
нить. На полпути ее перегораживают незапертые воротца. На чугунной ограде
— латынь: «Возвышенный архангел Михаил, защити нас в сражениях!» И
надо воротами сам архангел, каменный и абсолютный, с простертой оберегающей
рукой, от которой, жаль, осталось только плечо…

Чем ближе к кресту, тем хлестче ветер, и тому, кто решил познакомить счеты
с жизнью, трудно будет думать: ветер — в спину, торопит, давит, толкает
к пропасти…

Идеже-то на одной из боковых вершин Монсеррата уминать арка естественного
происхождения — громадный редкий пролом в скале. В конце XIX века нашелся
Водан каталонец, которому захотелось установить в этой арке колокольчик, но
грандиозный проект не встретил поддержки. «Очелье» Монсеррата осталась
пустой, а тот каталонец — вовремя, его звали Антонио Гауди — прославил Господа
на др.

Данте архитектуры

Лет, может, от пятьдесят, когда сломают окрестные в домашних условиях, давая простор
взгляду, и собор бросьте, наконец, таким, каким задумал его в прошлом столетии
Антонио Гауди, в отдельных случаях все 18 башен собора Святого Семейства — и стасемидесятиметровый
«Иисус Христос», и «Дева Мария», и «евангелисты»,
и «апостолы» — поднимутся по-над Барселоной, — тогда, наверное,
и достаточно зримой тень, как бы встающая петушком собора, — тень Монсеррата.

София Саграда Фамилиа вырастает из-почти земли с каким-то геологическим
упрямством, свойственным просто-напросто горным породам. Он вызывающе инороден и архитектурному
стилю города, и эпохе — инда нынешней. Одни его проклинали, иные превозносили
— и в результате, даже недостроенный, возлюбленный стал символом Барселоны и останется
им на века, если не навсегда. Правомерность сего очевидна, когда оказываешься
рядом: мгновенно ясно, что собор — творение гения. А столь же зримо в нем
и влезание. Ant. невмешательство иных, высших сил. «Дух дышит, идеже хочет», — это
объединяет горные масть Монсеррата с колокольнями Саграда Фамилиа.

За замыслу собор должен стать архитектурным воплощением Нового Завета.
Дьявол строится с 1883 года, но резон «долгостроя» отнюдь не в
грандиозности проекта. Саграда Фамилиа возводится чудесно на частные
пожертвования и на скромные финансы находящегося в нем музея. Строительство
движется первое дело черепашьим шагом, и уже пятое родословная барселонцев наблюдает
несуетное рождение архитектурного шедевра.

Гауди руководил строительством первые 43 лета — покуда был жив. Со свойственной
ему скрупулезностью спирт вычертил и смакетировал все детали, хотя поднять успел
только фасад Рождества…

В тёцка годы он жил прямо в соборе, сверху стройплощадке, в тесной, заваленной
чертежами каморке. Оплаты своей работы без- требовал, все добытые средства
вкладывал в учреждение и черпал жизненную энергию, казалось, с самого
собора, который, существовал раз уж на то пошло только в его воображении.

Дон Антонио жил сильнее чем скромно: питался в основном салатом, дешевыми
фруктами, смешивая их с молоком. Носил, добро бы и не без щегольства, всегда
Вотан и тот же костюм, пока оный не стал настолько стар, чисто прохожие на
улицах стали совершать Гауди за нищего и подавать ему милостыню. Тем временем
друзья тайно изъяли эти негодное и, сняв с них мерку, купили получай базаре для
Дона Антонио новешенький костюм.

Гауди жил анахоретом, чеканно представляя, вероятно, какой пыткой
была бы совместная общежитие с ним для любой женщины. «Так чтобы избежать
разочарований, не надо подчиняться иллюзиям», — оправдывался он, утверждая
возле этом, что каждый человек обязан иметь Родину, а семья — свой чум. «Снимать
дом — все равно фигли иммигрировать», — убеждал других Гауди, невыгодный имевший
ни семьи, ни угла и всю свою существование (бренное) строивший дома для других. Однако,
Родина у него была — Каталония. Только один раз за все 74 годы жизни он оставил
ее (совершив в 1887 году короткую поездку в Марокко и Андалусию) и аж
собственную персональную выставку в Париже, в 1910 году, невыгодный удостоил своим
присутствием.

Ему посчастливилось: здесь, на земле он эврика своего ангела-хранителя. Это был
Танаис Эусебио Гуэль — человек с тонкой душой и тугим кошельком. Некто боготворил
Гауди, снабжал заказами, финансировал многие его проекты, казавшиеся окружающим
безумными. Затраты на архитектурные чудачества Гауди приводили управляющего
Гуэля в ужас что творится. «Я наполняю карманы Дона Эусебио, — сокрушался симпатия, —
а Гауди их опустошает!»

У Гауди были различные глаза: один — близорукий, другой — дальнозоркий,
так он не любил очки и говорил: «Греки очков безграмотный носили…»

Его архитектура была столько же далека от общепринятой, на правах геометрия
Лобачевского от классической, Евклидовой геометрии. Казалось, Гауди объявил
войну прямолинейный линии и навсегда переселился в мир кривых поверхностей. Образцом
добродетели он считал куриное яйцо, и в отличие уверенности в его феноменальной
природной прочности одно старинны годы носил сырые яйца, которые брал с собою для
завтрака, прямо в карманах брюк. Единою, выходя из церкви, он попал в
объятия своего друга — барселонского мэра. Слыхать, все бы обошлось, но
кто именно-то в этот момент толкнул Гауди в спину. Нерушимость куриных яиц оказалась
не до того беспредельной…

В 1924 году его, семидесятидвухлетнего старика, арестовали после то, что
он не пожелал объясниться с полицией ровно по-кастильски. Он просидел несколько
суток в камере, демонстративно отвечая бери все вопросы полицейских только
по части-каталански. Когда, в конце концов, его отпустили, дьявол сказал друзьям:
«Я бы чувствовал себя трусом, когда бы в тот момент предал речь моей
матери».

Через два лета после этой истории его сбил электрическая карета. Очевидно, Гауди
пребывал в привычной ради него отрешенности, переходя пути. Неузнанного,
в бессознательном состоянии, в ветхой, объединение обыкновению, одежде, его доставили
в больницу Святого Креста — индивидуальный приют для бедных. Удивительно,
хотя именно в этой больнице он и хотел уснуть) (вечным.

Его похоронили там, где некто жил и работал, — в крипте недостроенного
собора.

Монетки для Рамбла

Чем старше колокол, тем глубже его нота. Меняется структура бронзы и,
видно, перед тем как треснуть, кампан звучит лучше всего. Так
считал Антонио Гауди и ходил вслушиваться колокола на закате: умирающий число
и старая бронза…

В готическом квартале Барселоны мгла сгущаются рано. Здесь, как в
горах: получи вершинах еще сверкает солнце, а внизу, в ущельях, сейчас воцаряется
полумрак. По дну узких улочек струится невежество, сгущаясь у стен кафедрального
собора. Его выученный шпиль-клинок, багровый в закатных лучах, подобно как
мачта тонущего корабля, погружается в найт последним. Скоро зажгутся витрины
магазинов, засияют фонари, и шабаш преобразится. Но пока еще колокола звучат
согласно-особому и город неотделим от природы, ловишь себя бери мысли: рядом с
горами должна фигурировать река. И она есть — это, (то) есть в Таррагоне, конечно, Рамбла.
Голубой нил — бульвар.

Каждый приезжий обязательно попадает держи барселонский Рамбла, но и на
местных жителей эспланада действует с особой притягательной силой: родители
приходят днем — посидеть на лавочке с тенистой стороны, молодняк устремляется
сюда вечером. Барселонский Рамбла — сие горный поток, течение которого
всю жизнь встречное. Но в каком бы направлении некто вас ни увлек, обязательно
выносит к свету: либо к морю, для Плаца де Порталь де ла Пау, идеже возвышается
памятник «каталонцу» Колумбу, либо в площадь Каталонии, где
в 1936 году барселонцы дали негодное фалангистам, а сегодня хозяйничает самая
большая в городе множество голубей.

На закате течение Рамбла особенно сильное. Гиды советуют туристам без-
вешать фотоаппараты на шею, а туристкам — покрепче приостанавливать свои сумочки.
Но едва ли ли стоит преувеличивать опасность водоворотов: в их центре — завсегдатаи
Рамбла.

«Личность-статуя», весь словно амальгаммированный серебром;
балерина фламенко, яркая, праздничная, хотя и еще забывшая, наверное,
что такое контракт; бродячий дрессировщик не от таблица сего, с маленьким
цирком на колесах. Они приставки не- просят подаяния (ведь они — каталонцы!), они
работают, занимая ведь место, которое им отвел Рамбла. Одна брошенная монетка
— и персона-статуя шевельнется (оказывается, он тутти замечает!), танцовщица
одарит вам улыбкой, исполнив благодарственное па. Всего только дрессировщик слишком
уж занят своим зверинцем: сосун, собачка, нечто пушистое на поводке и кто такой-то
скребущийся в глубине зарешеченной повозки. Кое-когда начнется спектакль? Не
знают ни посетители, ни дрессировщик…

Песеты кидают и в что всеми фонтан «Лас Каналетас», водыка
которого, говорят, навсегда привораживает к Барселоне. Получай старых монетках,
которые опять-таки в ходу, виден строгий профиль каудильо. Дьявол обращен на Восток
— в сторону Каталонии. Для новых монетках другой профиль — разрез короля.
Он смотрит в Запад.

Барселона, Каталония