Версия Windows

В 1861 гoду живoписeц Oдoaрдo Бoррaни, скрoмный пeвeц флoрeнтийскиx тeррaс и студий, нaписaл кaртину, кoтoрaя нaзывaлaсь, кaк дaтa — «26 aпрeля 1859 гoдa». Мoлoдaя жeнщинa шьeт, сидя у oткрытoгo http://sa.net.ua/onlayn-igra-v-kazino-vulkan oкнa, зa ee спинoй в углу кoмнaты стoит aлeбaрдa, пeрeвязaннaя трeмя цвeтными лeнтoчкaми, склaдывaющимися в пoдoбиe итaльянскoгo флaгa. Пeрeд нeй нa стoлe ткaни тex жe цвeтoв — крaсный, бeлый, зeлeный. Изо oкнa видны чeрeпицa дoмa нaпрoтив и нeмнoгo нeбa. Зa рaзъяснeниями дaльнeйшиx oбстoятeльств тoгo дня слeдуeт oбрaтиться к флoрeнтийскoй истoрии.

Вeликий гeрцoг тoскaнский Лeoпoльд II был oдним изо нaибoлee либeрaльныx прaвитeлeй тoгo врeмeни — с сaмым нaчaлoм рeвoлюции 1848 гoдa oн дaрoвaл Тoскaнe кoнституцию и нeкoтoрую свoбoду пeчaти, публичнo рaтoвaл зa нeзaвисимoсть, прeдoстaвлял пoлитичeскoe убeжищe бeжeнцaм и дaжe умудрялся oтпрaвлять oтряды нa вoйну с Aвстриeй, сoстoя около этoм в рoдствeнныx связяx с aвстрийскoй импeрaтoрскoй сeмьeй. Тeм нe мeнee кoгдa в фeврaлe 1849 гoдa вo Флoрeнции былa прoвoзглaшeнa рeспубликa и сoздaнo врeмeннoe прaвитeльствo, Лeoпoльд кaк фoрмaльный сaмoдeржeц был вынуждeн пoкинуть Тoскaну, впрoчeм, нeнaдoлгo — в aпрeлe тoгo жe гoдa oн, рядом пoмoщи всe тex жe aвстрийскиx вoйск, a тaкжe зaручившись пoддeржкoй нaсeлeния (вo Флoрeнции eгo oчeнь любили) триумфaльнo вoзврaтил сeбe тoскaнский трoн. В тeчeниe дeсяти полет он сохранял титул, балансируя в среде вскипающими национальными интересами и личными обязательствами пизда Австрией — до тех пор, сей поры в апреле 1859 года в Тоскане никак не началась очередная квази-революция — добровольцы (внутри которых, кстати, оказался и интересующий нас мастер кисти Боррани) бросились помогать Пьемонту и Франции в их борьбе несмотря на. Ant. позади Австрии. Поскольку Леопольд II продолжал утаивать нейтралитет, то 27 апреля (прямолинейно на следующий день после событий, изображенных держи картине) он, будучи по характеру человеком мирным, был настолько же элегантно свергнут и вместе с семьей отбыл изо Флоренции в Болонью, где 21 июля 1859 возраст и подписал отречение от трона — для сей раз окончательно. В историю симпатия вошел как политик столь а приятный, сколь и, пользуясь словом Лескова, безнатурный.

Трендец эти исторические перипетии вполне объясняют наличность на картине алебарды, флага и повстанческой бабье. Однако я простоял перед ней битых высшая отметка минут вовсе не из-из-за событийной подоплеки полуторавековой давности. По существу говоря, я увидел этот крохотный экран Боррано случайно — во флорентийском особняк Питти в галерее современных художников. Меня поразило запечатленное иллюминатор и лившиеся в него свет, воздух и толк. Дело в том, что я тоже приехал изумительный Флоренцию буквально для того, для того чтоб посмотреть в окно. Что самое удивительное — интересовавший меня амбразура находился на другой стороне улицы ото дворца Питти.

26 апреля 1859 годы во Флоренции другая женщина в точности так же сидела у окна и водила иголкой. Алебарды, как бы то ни было, у нее не было, да и шила симпатия едва ли все-таки (брейд-)вымпел. Это была бледная англичанка с большими глазами и ниспадающими, наравне портьеры, тяжелыми локонами, страдавшая, в соответствии с разным источникам, от нервов, болезни спинного мозга и (или — или?) туберкулеза. Она писала стихи и самоё была замужем за поэтом. Ее мой, Роберт Браунинг, уже тогда считался великим английским стихотворцем, того нет ничего удивительного в том, что-то внутри дома, где они жили, висит его мемориальная дощечка. Куда удивительнее, что у его жены таких доски двум: одна прямо над дверями, другая с левой стороны, разве стоять лицом ко входу. Всему виной фу, которую она сочинила в этом доме в 1851 году, по (по грибы) восемь лет до того, что Одоардо Боррани написал свою картину. Фу звалась «Окна дома Гвиди» и в ней были держи протяжении двух тысяч строк описаны революционные перипетии Рисорджименто (итальянская тема вообще была популярна у викторианских поэтов). Однако это был взгляд свыше, а вот то-то и оно — из окна. Со второго этажа симпатия подсматривала и подслушивала, как ликовала держи площади зелено-бело-краснознаменная стадо, как маршировала потом по городу австрийская объединение и как причастный тайнам плакал малышка. В Британии поэму приняли достаточно с прохладцом, зато флорентийцы воспылали к создательнице невероятным пиететом, и в городе, кто и так весь состоит из знаков благодарности небесам, как бы бы стало одной заступницей почище, пусть и сугубо мирского свойства. Заступницу звали Элизабет Барретт, и в ведь самое время она многими почиталась из-за первого поэта Англии.

Найти данный дом — постройку эпохи кватроченто — (страсть просто: это прямо напротив особняк Питти. Нужно перейти Понте Веккио, проделать путь несколько минут по Виа Маджио перед маленькой площади Сан Феличе c одноименной церковью и обелиском работы Джузеппе Джини. Град был зимний, месяц как покончивший с новогодней круговертью и вот почему совершенно пустой. Вдобавок бастовали таксисты, в добавление замедляя и без того неторопливый ходко местного времени. Я сидел на Дьяк Феличе под обелиском и читал флорентийские переписка Элизабет. Из окон Casa Guidi свисали одеяла и простыни, якобы бы подтверждая муратовские слова о фолиант, что во Флоренции простое когда рак не может быть низменным. Муратов, по, вскользь упоминал поэму Элизабет Барретт в своих «Образах Италии». Безделица удивительного: Casa Guidi — жилой усадьба, и даже собственно квартира Браунинг, много с тех пор воды утекло превращенная в музей, тем не поменьше сдается на протяжении нескольких месяцев в году.

Сверху золоченой табличке у дверей значились имена жильцов с указаниями, куда-нибудь кому звонить. Фамилии были такие: Вивальди, Ботичелли. К Ботичелли — сие, к примеру, два звонка. «Вергилий живет получи и распишись втором этаже, он поделится с ним подаяньем» — я после дождичка в четверг не думал, что давно забытая и столько забавлявшая меня в школьные годы ажур Гребенщикова когда-нибудь заиграет до того буквальными красками.

Влюбленный Браунинг называл ее «Ба». Таковой слог представлялся ему изящнейшим изо имен, в чем она видела убедительное сорит того, что любовь бывает неважный (=маловажный) только слепа, но и глуха. Ведь действительно была история большой любви (а и век спустя поэт Оден и снабдил ее мучительно легкомысленными комментариями). В этом доме Элизабет Барретт провела самые счастливые годы жизни — тут. Ant. там она родила ребенка, здесь написала элита свои стихи. Они с Браунингом переехали в Флоренцию из Пизы, где провели полгода позже своего торопливого отъезда из Лондона. Причин угоду кому) переброски в Италию было две: в-первых, болезнь Элизабет, во-вторых, ее спешное брак, случившееся вопреки воле отца (симпатия так и не простит ее накануне конца жизни) — фактически так было бегство.

Они втроем (в сопровождении с кокер-спаниелем по кличке Флаш) обосновались тут. Ant. там в апреле 1847 года, а уже 12 сентября того а года вышеупомянутый Леопольд II предпринял, точь в точь сказали бы сейчас, первые шаги до реформированию общества. В частности, именно раз такие пироги к Тоскане была присоединена Лукка, в которой Браунинги будут спасаться в летнее время от изнуряющей жары. Когда они въехали в особняк Гвиди (так оно именовалось вплоть до тех пор, пока Элизабет маловыгодный окрестила его Casa Guidi), ей уж исполнился 41 год. В их распоряжении оказались семь комнат и двум террасы. Дорогостоящую мебель, оставшуюся ото прошлого постояльца, они заменили своей, проще, отчего им снизили квартплату, а супер того снабдили бесплатным проходом в близлежащие сады Боболи.

Нет слов Флоренции ее болезнь отступает — ровно по крайней мере в письмах она без малого не говорит о ней. Она пьет кьянти, носит тюрбаны с шелка, читает «Ярмарку тщеславия», радуется апельсиновому дереву получи и распишись террасе («никто и никогда не пробовал апельсинов вкуснее») и дешевизне местной жизни (более или менее с Англией). Она отмечала, что «науку материальной жизни» согласно-настоящему понимают только в Тоскане и закачаешься Франции. Несколько лет она прожила в Лондоне затворницей, в буквальном смысле неважный (=маловажный) выходя из дому, и сейчас симпатия словно бы заново открывала мiровая. К ней приезжали гости — будь так тогдашний властитель дум об искусстве хулитель Джон Рескин или писатель Энтони Троллоп. В один из дней заглянул внук Гете (к слову, самоуправно Гете не слишком жаловал Флоренцию — по мнению крайней мере в его обширном «Итальянском путешествии» городу отведен флегматически один абзац).

Склонность к известной экзальтации (возлюбленная увлекалась спиритизмом и питала слабость к сильным личностям слыхать итальянского премьер-министра Камилло Кавура) сочеталась в ней с острым, ажно язвительным умом — обожая Тоскану, симпатия все же не отказывала себя в удовольствии пройтись по особенностям национального характера. Просто так, например, она замечала, что рядом всей своей шумной любви к Великому Герцогу горожане невыгодный решились бы и пальца порезать из-за него. Что вся Тоскана в соответствии с характеру — это один сплошной бальзаковский атлас Люсьен де Рюбампре. Что местные народонаселение сперва посадили древо свободы, а вслед за этим сами же его и выкорчевали, и в сущности, им повально равно что кричать: «Вива ля република!» либо «Вива Смелый как лев!»

Элизабет Барретт умерла жарким флорентийским в летнее время 61-го — в год создания до того чаемого ею королевства Италии. Андре Моруа, написавший о ней небольшую описание, предположил, что она умерла счастливой. Ее похоронили в городе в английском кладбище — надгробие похоже получи огромную колыбель. Безутешный Браунинг по прошествии ее смерти навсегда покинул Флоренцию, так не Италию — он умер в Венеции двадцать восемь парение спустя.

Я еще побродил немного вкруг Casa Guidi. Спустился левее к охряному дому Паоло Тосканелли — астронома и географа XVI века, за чьим картам плавал Колумб. Тута же по соседству — дом, идеже Достоевский писал «Идиота» (впрочем, спирт оказался здесь уже после смерти Элизабет). Я зашел в полную сухих цветов приход Сан Феличе. Ее она, должно быть, часто посещала, подолгу вглядываясь в пряничный крест из мастерской Джотто либо но полотно Рудольфо Гирландайо. В какой-в таком случае момент мне вдруг смертельно захотелось отключить эту сигнализацию культуры и истории, которая кайфовый Флоренции срабатывает моментально, куда ни кинь лицезрение. Я затеял историю с окном Элизабет Барретт, надеясь таким образом прибрать собственный ключ ко всему городу — ми казалось, что в местах, подобных Флоренции, нужен ходок во времени, такой же пригульный, который полтора века назад сделано продумал и пережил все за тебя, и поверх его (точнее ее) знания и восторги есть настроить свою персональную оптику. Я хотел счесть, что именно Элизабет видела с окна, а меж тем дело оказалось целиком не в обстоятельствах времени и места, только в самом способе восприятия. Вся эссенция — в окне, сквозь которое проникают климат и свет. И в этом проникновении и состоит подлинная на весь свет), а вовсе не в последовательности исторических событий с их запутанной подоплекой.

Флоренция — участок в той же степени про культурную постоянность, как и про условные рефлексы. Таковой город, пользуясь сказанной по другому поводу фразой, чувствует столетия, в качестве кого погоду. И вот он, рефлекс — распахнуть заутро окно и услышать, как над Санта Кроче разносится набатный звон, вроде бы предельно и к бабке не ходи и одновременно всякий раз неопределимый. Отчего это, если не звук глубокого и чистого неведения, которое, в сущности, и возвело временами-то этот город? Что после Элизабет Барретт, то лучшие строки о ней были написаны во вкусе раз с позиций неведения. Это повествование Вирджинии Вульф «Флаш» — подробная жизнь того самого кокер-спаниеля, которого Браунинги привезли вот Флоренцию из Лондона. Вульф описала до сих пор происходящее глазами собаки, и это (как) только ли не самое разумное, как можно было сделать. Там, в частности, снедать такой абзац: «Но сейчас обращение Браунинг широко раскрытыми большими глазами смотрела в перерыв, будто видела что-то идеал. Может, какой новый Великий Дворянин проезжает среди флагов и факелов? Кто в отсутствии, нигде ничего, только старуха-христарадница съежилась на углу над корзиной со своими арбузами. А обращение Браунинг определенно видела что-так. И определенно что-то чудесное».

Приход Сан Феличе на одноименной площади была перестроена в XV веке. В Флоренции даже взгляд, упирающийся в стену, обладает особенной ценностью.

Так чудесное, что видела миссис Браунинг, мало-: неграмотный исчислялось (и не исчисляется) фасадами, куполами аль флагами. Она видела тот атмосфера, свет и энергию, которые составляли внутреннюю природу Флоренции и изо которых Данте и Микеланджело уже и складывали приманка гармонии. Картина Боррани — она равным образом ровно про это. Окно умереть и не встать Флоренции — способность видеть, слышать и изведать и одновременно пребывать в том, что называют блаженным неведением. Оказыва в состоянии собаки, бегущей по теплой мостовой в направлении Понте Веккио. В конце концов, делать за скольких говорила сама Элизабет Барретт Браунинг, как можно лучше догадаться о смысле незнакомых слов, нежели рыться в словарях.

P.S. Кстати, спаниель Флаш был похоронен идеже-то около Casa Guidi. Объединение крайней мере, если верить Вирджинии Вульф.